Важнейшие произведения

21.02.2021 - В Раздел критики добавлена статья В.Ф. Ходасевича о Дмитрии Мережковском, добавлена статья Михаила Цетлина о Дмитрии Мережковском. Исправлены неточности в ранее размещенных материалах.

15.07.2019 - В биографии Дмитрия Мережковского исправлена ошибка.

12.02.2018 - Добавлен ряд открытых писем Мережковского, а также фрагменты личной переписки.

28.01.2017 - Добавлено произведение "Рождение богов. Тутанкамон на Крите" и роман "Мессия".

27.01.2016 - Добавлена масса публицистических и критических материалов Дмитрия Мережковского.

05.02.2014 - Добалены новые стихотворения Мережковского.

31.12.2010 - Коллектив редакторов сайта сердечно поздравляет всех с наступающим Новым Годом!



Суд Пилата

Страсти Господни - Мережковский Д.С.

1932

I

Когда же настало утро, все первосвященники и старейшины народа имели совещание об Иисусе, чтобы предать Его смерти.

Так у Матфея (27, 1), а у Марка (15, 1):

тотчас, поутру, первосвященники со старейшинами и книжниками, и весь Синедрион постановили приговор, συμβοὺλιον ἒτοιμάσαντες1.

Очень вероятно, что это второе, после ночного, необходимое, по закону, для смертного приговора, дневное заседание Верховного суда происходило уже не в доме Каиафы, а в месте более священном, близ "Величества Божия", - в храмовой синагоге, Bet-Midrasch, или "Палате Тесаных Камней", Lischkat Hagasit, той самой, где некогда отрок Иисус внимал учителям Израиля, может быть, сегодняшним судьям своим и убийцам2.
"Все первосвященники, ἀρχιερςῖς, здесь, у Матфея, так же, как во всех евангельских свидетельствах, значит: "все родные и близкие первосвященников"3, так что и здесь шапка-невидимка не снята с Ганана: может быть он и на этом дневном совещании, так же как и на давешнем, ночном, невидимо присутствует.
"Смертный приговор постановили", - кажется, значит: "постановили два приговора: один для Израиля, над "богохульником", gidduphi, а другой для Пилата, над "царем Иудейским", "возмутителем":

Он возмущает народ, ἀνασείει τὸν λαόν (Лк. 23, 5).

II

Время дня обозначается с точностью у первых двух синоптиков (Мт. 27, 1; Мк. 15, 1) и в IV Евангелии (18, 28), одним и тем же словом πρωἲ, что значит: "на восходе солнца", около шести часов утра4.
Судя по внезапно наступающей в тот день, полуденной, как бы полуночной, тьме Голгофской, -

тьма наступила по всей земле (Мк. 15, 33), -

солнце в то утро взошло мутно-зловещее, как всегда перед юго-восточным ветром, хамзином (khamsin)5. Только что судьи, выйдя из палаты суда, взглянули на небо, как, может быть, подумали: "в первый день Пасхи, хамзин - недобрый знак!"6
"Хуже Черного Желтый", - говорили в народе; это значит: "тихий, желтый диавол хамзина хуже черного дьявола бурь". Очень высоко в небе проносящийся и земли почти недосягающий ветер из Аравийской пустыни гонит по небу облака пыли неосязаемой; только на зубах хрустит она, стесняет дыхание и воспаляет глаза. Где-то очень далеко пронесшегося, черного самума, хамзин - желтая, слабая, но все еще страшная тень. Стелется по земле и по небу, как дым от пожара, мутно-желтая мгла, и тускло-красное, без лучей, солнце висит в ней кровяным шаром. Вдруг, после ночной свежести, наступает тяжелый, как из печи пышащий, зной. В воздухе - едва уловимый, доносящийся с Мертвого моря, запах серы, асфальта, смолы, и еще другой, неуловимейший, как бы от падали. Никнут в поле травы и цветы. Утренние птицы, только что запев, умолкают. Жалобно блеют овцы, и мычат быки. С высунутыми языками бродят псы, и люди тоскуют, как перед неотвратимой бедой. Как бы довременного хаоса и Конца грядущего проходит по лицу земли и неба зловещая тень.

III

И поднялось все множество их, и повели Его к Пилату (Лк. 23, 1), -

в преторию, находившуюся над храмом, в Антониевой крепости, куда вела с храмовой площади широкая, двойная лестница7.
Тускло, под тусклым, кровяным солнцем хамзина, поблескивают на площади медные шлемы, брони, щиты, и над пуками связанных копий - римскими знаменами, двуглавые орлы, держащие в когтях дощечки, с четырьмя заповедными буквами, S. Р. Q. R. - Senatus Populusque Romanus. Утреннюю зорю поют медные трубы так же точно и здесь, в знойно-желтом тумане хамзина, как там, на краю света, в белых инеях Британии. "Римского мира величие безмерное", pads romanae majestas immensa, - во всем, и, как бы неземная, скука, та самая, от которой люди открывают себе, в теплых ваннах, кровь.
Перед входом в преторию, возвышался над площадью, "каменный помост", по-гречески Лифостратон, по-еврейски Гаввафа (Ио. 19, 13), что значит "блюдо" или "чаша", - названный так, вероятно, потому, что выложен был круглою, - из иглистых, к одному центру сходившихся, лучей, - искусной мозаикой, напоминавшей глубокую чашу. Он служил судейской трибуной, откуда объявлялись народу приговоры суда8. Гласный и всенародный суд под открытым небом, - наследие древнеримской Республики - сохранял и императорский Рим9.
Римляне любили ранние суды, prima luce, "при первом свете дня"10. Не было еще семи часов, когда Пилат вышел из внутренних покоев дворца в преторию, где в то утро назначен был суд над самозваным "царем Иудейским", Иисусом Назореем.

IV

Если верно наблюдение, что лица подданных всегда немного похожи на лицо государя, то мы могли бы судить о лице Пилата, почти невинного убийцы Христа, по лицу Тита Веспасиана, почти невинного убийцы Израиля. Лицо Пилата мы могли бы угадать с тем большею вероятностью, что в евангельских свидетельствах изображено внутреннее, духовное лицо его, с такою чудесною живостью, что и внешнее, плотское, возникает из него с такою же почти живостью: четырехугольное, тяжелое, каменное, гладко-бритое, с мягкими; точно бабьими, морщинами, с отвислым, патрицианским кадыком, с Цезаревой, как будто для лавров назначенной, лысиной; то с брезгливой, то с тонкой, скептической усмешкой, - "что есть истина?" - и с миродержавно величественной, самоубийственной скукой, toedium vitae.
Если бы имена Александра и Цезаря могли быть забыты, то имя Пилата осталось бы в человеческой памяти, потому что оно - рядом с именем Христа. "Понтием Пилатом, прокуратором, казнен был Христос", Christus... per Pontium Pilatum procuratorem supplicio adfectus erat, - в этой медной латыни Тацита11, слышится как бы уже благовест колоколов Никейского собора: "верую... во Иисуса Христа, распятого и страдавшего за нас... при Понтии Пилате"12.
Очень удивился бы, вероятно, Пилат, но, может быть, не очень обрадовался бы, если бы узнал об этой будущей славе своей; удивился бы, вероятно, еще больше, если бы, поняв, что значит "христианин", узнал, что христиане будут считать его своим. "В совести своей; Пилат - уже христианин", скажет Тертуллиан13, а просто верующие люди захотят сделать Пилата "святым": Sanctus Pilatus14. Но нисколько, вероятно, не удивился бы он, а только пожал бы плечами с брезгливой усмешкой, если бы прочел в доносах таких злейших врагов своих, иудеев, как Ирод Агриппа и мудрец Филон, список своих злодеяний: "лютая жестокость, лихоимство, грабежи, бессудные казни", и проч., и проч.15 Так же мог бы он усмехнуться, вспомнив, как учил его милосердию кесарь Тиберий. Нет, Пилат - не "святой", но и не злодей: он, в высшей степени, - средний человек своего времени. "Се, человек!" Ессе homo! - можно бы сказать о нем самом. Почти милосерд, почти жесток; почти благороден, почти подл; почти мудр, почти безумен; почти невинен, почти преступен; все - почти, и ничего - совсем: вечное проклятие "средних людей". Этому-то, самому среднему из людей, и суждено было роком или Промыслом Божиим самое крайнее из всех человеческих дел - сказать Сыну человеческому: "пойдешь на крест".

V

Пилат если и жесток, то не своею, личною, а общею, римскою жестокостью. Древняя Волчица, приняв в берлогу свою чужого щенка, с материнскою нежностью лижет его и покусывает; мачиха балует чужое, может быть царской крови, больное дитя. Нянчатся римляне с иудеями так, что этому трудно поверить: римских граждан казнят, по закону, за оскорбление той самой веры иудейской, которую считают просвещенные римляне "Иудейским суеверием", Judaica superstitio16. А иудеи, чем больше с ними нянчатся, тем хуже наглеют. Римских наместников доводят до такого отчаяния, что те сослепа бьют по ком и по чем попало. Кажется, нечто подобное произошло и с Пилатом17.
"Иудейской провинции наместник", procurator provinciae Judaeae, - этот служебный титул не слишком, должно быть, радовал его, после шестилетнего горького опыта. С каждым днем все яснее предчувствовал он, что не сносить ему головы, не уцелеть между двумя огнями - римским баловством и "жидовскою наглостью". - "Лютому их благочестию не мог надивиться", вспоминает о нем Иосиф Флавий18; надо бы сказать не "благочестию", а "изуверству". Худшей стороной своей обращен Пилат к иудеям, и те - к нему: он для них - "пес необрезанный", "враг Божий и человеческий", а они для него - племя "прокаженных" или "бесноватых". Править ими все равно, что гнездом ехидн. То же, что впоследствии будут чувствовать такие просвещенные и милосердные люди Рима, как Тит Веспасиан и Траян, - желание истребить все иудейское племя, разорить дотла гнездо ехидн, разрушить Иерусалим так, чтобы не осталось в нем камня на камне, плугом пройти по тому месту и солью посыпать ту землю, где он стоял, чтобы на ней ничего не росло, - это, может быть, уже чувствовал Пилат.

VI

Если непонятны ему, страшны и гнусны все вообще дела иудеев, то это, Иисусово, страшнее, гнуснее и непонятнее всех. Сделаться орудием "изуверства Иудейского", с легким сердцем, не мог бы Пилат.

Знал, что первосвященники предали Его из зависти (Мк. 15, 10).

Слишком легко мог догадаться, что внушало им зависть к Иисусу: мудрость, святость, чудесная власть над людьми, - все, что и Пилату казалось "доблестью", virtus. Зависти этой, конечно, не мог бы он угадать только из представленных ему против Иисуса врагами Его, обвинений, ни даже из допроса почти безмолвного Узника. Если же все-таки о "зависти" их кое-что знает, то потому, вероятно, что довольно хорошо осведомлен о деле Иисуса уже заранее. Бывшее за пять дней до того вшествие в Иерусалим "сына Давидова" едва ли осталось неизвестным римскому наместнику. Так же быстро и легко, как до царя Ирода, в Тивериаду, могла дойти и до Пилата, в Кесарию Приморскую, столицу наместника, молва, еще более ранняя, о делах "пророка из Назарета", чаемого "Мессии", "царя Иудейского", о "чудесах" Его и "знамениях"; мог дойти и слух о том, что темный народ почитает этого нового пророка "Сыном Божиим" или "сыном богов", как назовет Его римский сотник, видавший смерть Его на кресте (Мк. 10, 39). А что значит "сын богов", мог знать Пилат уже потому, что все великие люди, от Александра до Цезаря и до тогдашнего "божественного" Августа, divus Augustus, Тиберия, - "сыны богов"; мог это знать Пилат, как все просвещенные римляне, и из IV Эклоги Виргилия, римскому певцу Иудейской Сибиллой нашептанной о грядущем "сыне богов", о конце старого века, Железного, и начале нового, Золотого, о "царстве Божием" на земле:

Скоро наступит тот век; скоро ты будешь прославлен,
Отпрыск высокий богов, великое Зевсово чадо.
Зришь ли, как всей своей тяжестью зыблется ось мировая, -
Недра земные, и волны морей, и глубокое небо?19

Может быть, впрочем, в этом, как во всем, Пилат - "человек средний": верит почти - почти не верит в грядущего "сына богов"; то посмеивается, то побаивается; большею же частью не думает об этом совсем. Но недаром век Пилата - век Аполлония Тианского: слыша о чудесах нового "мага", смешивает, должно быть, Пилат, в своем маловерии - суеверии, этих двух чудотворцев, Тианского и Назаретского.

Ирод... давно желал видеть Иисуса, потому что много слышал о Нем и надеялся увидеть от Него какое-либо чудо (Лк. 23, 8).

Меньше этого желал и надеялся на это Пилат, но, вероятно, и он чувствовал к Иисусу нечто подобное.

VII

Что такое свидетельство Матфея (27, 19) о жене Пилата, вещей сновидице, тайной за Праведника заступнице - миф или история? Оба впечатления одинаково возможны и недоказуемы. Но, если "невероятною" кажется иногда и несомненная действительность (Достоевский), то и несомненная история кажется иногда "мифом", и по длиннейшее Евангелие - "апокрифом". Это надо всегда понимать, имея дело с такой невероятной и несомненнейшей действительностью, как Страсти Господни. Будем же бережней многих евангельских критиков к этому свидетельству Матфея - малому, но чистейшей воды алмазу в венце Страстей.
Будущая "святая" Клавдия Прокла, Claudia Procula (так назовут жену Пилата предания Церкви), может быть, немногим святее Пилата. Слишком похоже на поздний апокриф исцеление Клавдии Господом от какой-то смертельной болезни ("Деяния Пилата")20. Но темные догадки ранних легенд или церковных преданий о том, что жена Пилата - одна из "богобоязненных", "иудействующих", знатных римлянок - первых ласточек весны Господней, каких было тогда немало, - может быть, не совсем лишены вероятия. Если домоправителя Иродова, Хузы жена, Иоанна (Лк. 8, 3), последует за Господом, в смиренной толпе Галилейских жен, а через несколько лет, будут, при дворе Нерона, тайные ученицы Христовы, то почему бы не могла быть, и при дворе Пилата, влекущаяся к Господу издали, живая душа21? Эта ночная кукушка, увы, не перекукует дневную, но таинственный шепот Клавдии мог усилить желание Пилата оправдать Иисуса.
Если кажущийся "миф" Матфея - действительная история, то каким новым лучом Вечно-Женственного, - последним на жизни Господней, - озарилась бы эта чернейшая в летописях человечества, страница - суд людей над Человеком!

VIII

Очень вероятно, что Пилат действительно считал Иисуса невинною жертвою первосвященнической "зависти" и хотел Его спасти22. Если бы ничего доброго не было в душе этого язычника - "пса", мог ли бы он покончить с собой так великодушно или, хотя бы только почти великодушно, предпочтя суд подземных богов суду венчанного слабоумца, императора Гайя? Доброе это, может быть, и сказалось в суде Пилата над Иисусом. Очень вероятно, что он действительно хотел Его оправдать и сделать для этого все, что мог бы сделать на месте его "средний человек", почти справедливый, почти милосердный судья.

Чист я от крови Праведника сего; смотрите вы (Мт. 27, 24), -

сказал ли он это беснующейся на Гаввафе толпе, или не сказал (рук не умывал, конечно, по иудейскому, "презренному" для него, обычаю), во всяком случае, он мог это чувствовать или, по крайней мере, хотеть чувствовать23.
Руки будут умывать от крови Господней все "почти справедливые", "почти милосердные" судьи, "средние люди", - но не умоют: суд Пилата - суд мира сего над Христом, во веки веков.

IX

"К черту отправить иудеев!" - было, вероятно, первым движением Пилата, когда ему доложили, что члены Синедриона привели к нему на суд "бунтовщика", Иисуса Назорея, и не желают войти в преторию, чтобы не "оскверниться" в Пасху (Ио. 18, 28). К "наглости жидовской" все еще, должно быть, не мог привыкнуть римский наместник: это было похоже на то, как если бы пес не захотел войти в дом человека, чтобы не оскверниться.
Если первым движением Пилата было это, то вторым, может быть, - поднять глаза и вглядеться в мутно-желтое небо, в тусклое, без лучей, красное, кровяное солнце хамзина. Понял, отчего ломота в членах, тяжесть в голове и по всему телу то жар, то озноб, - "от погоды". Брезгливо поморщился: гнусное небо, гнусная земля, гнусные люди. И это Иисусово дело - гнуснейшее. Чем оно кончится? Новым доносом на Капрею, Сейану, страшного старика подлому наушнику? Знал, каким опасным для него может быть донос об "оскорблении величества", crimen laesae majestatis, в деле "Царя Иудейского"24.
Знал, что "к черту отправить иудеев" не так-то легко: весь день, всю ночь простоят у дверей, а своего добьются, не отстанут, или хуже будет: сами чернь возмутят, а потом на него же донесут, как это столько раз уже бывало.
Вспомнил, может быть, и урок "человеколюбца", Тиберия, и злобно усмехнулся. Грузно встал, вытер пот с лысины, и медленно, трудно, как будто шел не сам, а влекла его невидимая сила, вышел на Лифостратон.
Здесь ожидали его, в белых одеждах, разодранных так, что лохмотья влачились в пыли, Семьдесят и один, с Узником.

X

Судя по дальнейшему свидетельству Марка (15, 8): "народ взошел", ἀναβάς, с нижней площади храма наверх, в преторию, - народу было еще немного на этой верхней площади.

Первосвященники... отвели Иисуса... к Пилату (Мк. 15, 1).

Если "первосвященники" и здесь, как во всех евангельских свидетельствах, значит не только "Анна и Каиафа", но и "дети их" и "родственники", то дьяволова шапка-невидимка не снята с Ганана и здесь: может быть, он присутствует невидимо на площади, управляя всем, как спрятавшийся под сценой хозяин кукольного театра, движущий на невидимых ниточках куклы; их сейчас - две: народ и наместник. Издали, может быть, узнал Пилат архиерейские носилки, по небесно-голубому шелку занавесок, и почудилось ему за ними всеслышащее ухо, всевидящее око первосвященника Анны: с ним-то и предстоит сейчас им обоим, судье и Подсудимому, поединок смертный.

XI

Вышел к ним Пилат и сказал: в чем обвиняете вы человека сего?
Они же сказали ему в ответ: если бы не был Он злодеем, мы не предали бы Его тебе.

Новую "иудейскую наглость" понял, должно быть, Пилат: требуют, чтобы поверил им на слово и без суда скрепил приговор; хотят взвалить на него всю ответственность за гнусное дело.

Пилат сказал им: возьмите Его вы и, по закону вашему, судите.

Поняли, должно быть, и они, что попали в ловушку; молча проглотили обиду - напоминание об отнятом у них праве меча, jus gladii.

Иудеи же сказали Пилату: нам не позволено предавать смерти никого (Ио. 18, 29-31).
И начали обвинять Иисуса, говоря: мы нашли, что Он развращает народ наш и запрещает давать подать кесарю, делая Себя Христом - Царем (Лк. 23, 2).

Это - главное обвинение, страшное не только для Иисуса, но и для самого Пилата: "Иисус - царь Иудейский".

И когда обвиняли Его... Он ничего не отвечал.
Тогда говорит Ему Пилат: слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя?
Но Иисус не отвечал ему ни на одно слово, так что наместник очень дивился (Мт. 27, 14).
...И настаивали, говоря: Он возмущает народ, начиная от Галилеи до сего места (Лк. 23, 5).

Это и значит: "Возмутитель всесветный", - как некогда скажут об учениках Иисуса: "люди, Возмущающие вселенную" (Д. А. 17, 6).

Пилат же опять спросил Его: Ты ничего не отвечаешь? Видишь, как много против тебя свидетельствуют.
Но Иисус и на это ничего ему не ответил (Мк. 15, 4-6).
Тогда Пилат опять вошел в преторию и призвал Иисуса (Ио. 18, 33).

XII

Руки, должно быть, велел у Него развязать; долго смотрел, глаз оторвать не мог от вдавленных веревками, на бледно-смуглой коже, красных запястий. "Как затянули, мерзавцы!" - может быть, подумал.
Прямо повисли руки; складки одежды легли прямо. Веки на глаза опустились так тяжело, что казалось, уже никогда не подымутся; так крепко сомкнулись уста, что, казалось, уже не разомкнутся никогда.
Пристальней вгляделся в лицо Его Пилат. "Сын богов?" Нет, лицо как у всех. Странно только, что как будто знакомо; точно где-то видел его, но не может вспомнить, где и когда: как будто во сне.

И спросил Его Пилат: Ты - царь Иудейский? (Мк. 15, 2).

Римская гордыня, и удивление, и жалость в этом вопросе: "тебе ли несчастному, думать о царстве, с Августом Тиберием Божественным спорить?"
Медленно тяжело опущенные веки поднялись; сомкнутые уста разомкнулись медленно.

Ты говоришь (Мк. 15, 2), -

услышал Пилат тихий голос, и еще яснее почувствовалось, что где-то, когда-то видел это лицо25.

XIII

"Ты - царь Иудейский?" - этот вопрос, и ответ: "ты говоришь", у всех четырех евангелистов, - слово в слово, тот же: врезался, должно быть, в память неизгладимо. Кажется, ответ подтверждается и внеевангельским свидетельством Павла:

...доблестно исповедал Себя, μαρτυρήσαντος... ὴν τκαλὴν ὀμολογίαν, перед Понтием Пилатом... Христос (Царь) Иисус (I Тим. 6, 13).

В доме Каиафы, исповедал Себя перед лицом всего Израиля: "Я - Сын", а в претории Пилата, - перед лицом всего человечества: "Я - Царь". Если отвечает как будто уклончиво двусмысленно: "ты говоришь, а не Я", то потому только, что не может признать Себя "царем Иудейским", в том смысле, как это разумеет Пилат. Ложно понял бы тот оба прямых ответа: "Я Царь", и "Я не Царь". С более математическою точностью нельзя было ответить, и какое нужно было спокойствие, чтобы ответить так!26.
Стоило бы только Иисусу сказать: "нет, Я не царь", и был бы спасен. Он и сам это знает, конечно; но воля Его пострадать все еще, и в этой второй Агонии, непоколебима: мужественно вольно идет на крест.

Никто не отнимает жизни у Меня, но Я сам отдаю ее: власть имею отдать ее, и власть имею опять принять ее (Ио. 10, 17-18).

XIV

Очень вероятно, что весь разговор (кажется, впрочем, Иисус опять умолкает, после тех двух единственных слов: "ты говоришь", и говорит уже один Пилат; в этом правы синоптики, вопреки IV Евангелию), весь разговор, слишком для перевода внутренний, идет не по-арамейски, а по-гречески, без толмача. Сразу, может быть, не понял Пилат, что значит, на греческом языке, арамейское: "ты говоришь": "да" или "нет"? Но вдумался - понял: "ты говоришь, что Я - царь. Я на то и родился и пришел в мир, - чтобы царствовать", - как верно понял Иоанн (18, 37). - "Доблестно исповедал Себя Христос-Царь, Иисус"; это, может быть, прочел и Пилат в лице безмолвного Узника.
После такого признания из уст самого Подсудимого, должно бы судье, по букве закона, прекратив ненужный допрос, объявить приговор, потому что в Иудейской провинции, как сами же иудеи признают сейчас, "нет иного царя, кроме кесаря" (Ио. 19, 15). Но понял, вероятно, Пилат и то, что в этом деле буква закона мертва: здесь "совершенный закон - беззаконие совершенное", summa jus, summa injuria. В том, что Иисус считает Себя "царем Иудейским", не делая ничего для приобретения царства, Пилат не находит достаточной для приговора вины и продолжает тщетный допрос совершенно безмолвного, по синоптикам, а по Иоанну, почти безмолвного Узника27.

XV

Твой народ и первосвященники предали Тебя мне. Что же Ты сделал? -

спросил Пилат.

Царство Мое не от мира сего (Ио. 18, 35-36), -

ответил будто бы Иисус, если верить, кажется, не первому, а одному из следующих, неизвестных "Иоаннов", творцов IV Евангелия. Мог ли бы так ответить Иисус? Кто сказал только что или дал понять: "Я Царь Иудейский", - Тот, если бы и мог сказать: "царство Мое не от мира сего", то, уж конечно, совсем не в том смысле, как это будет понято христианством за две тысячи лет. Чтобы ответить так, надо было бы Иисусу отречься от Христа - от самого Себя, и от главного дела всей жизни и смерти Своей:

да приидет царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе.

Нет, если бы только предвидел даже не первый, а один из последних "Иоаннов", что это слово так будет понято, то не вложил бы его в уста Господни.
В этой темнейшей загадке христианства, кажется, главное и все решающее слово - "ныне".

Ныне, νῦν, царство Мое не отсюда, -

это никем никогда не услышано. "Ныне - сегодня - сейчас царство Мое еще не от мира сего; но уже идет в мир; будет и здесь, на земле, как на небе".
Это почти понял, хотя бы на одно мгновение, даже такой "средний человек", как Пилат.

Итак, Ты - царь? (Ты - все-таки Царь?), οὐκοῦν βασιλεὺς ἒι συ (Ио. 1, 37), -

повторяет он и настаивает, чтобы понять совсем. И слышит сказанный, или читает опять безмолвный, ответ Узника:

Я на то и родился и пришел в мир, - чтобы царствовать.

Понял Пилат почти, но не совсем: мелькнуло - пропало; было, как бы не было. "Царство Его не от мира сего - неземное, на земле невозможное, неопасное", - это понял Пилат уже не почти, а совсем, и, должно быть, успокоился, убедился окончательно, что перед ним не "злодей", не "бунтовщик", не "противник кесаря", а невинный "мечтатель", что-то вроде "Иудейского Орфея", безобидного, смешного и жалкого: такого казнить, все равно что ребенка. Понял это Пилат и, может быть, уже готовил в уме донесение в Рим: "в деле сем не нашел я ничего, кроме суеверия, темного и безмерного"28.

XVI

Мытаря, блудницу и разбойника на кресте легче было полюбить Иисусу, чем "среднего человека", Пилата. Но если не полюбил, то, может быть, пожалел; предложил ему спасение за то, что он почти хотел Его спасти. Что-то сказал ему об истине, - что именно, мы не знаем, потому что слова, будто бы, Иисусовы:

всякий, кто от истины, слушает гласа Моего (Ио. 18, 37), -

слишком Иоанновы. Но ответ Пилата мы знаем с несомненной, исторической точностью; слышим его, как слышал Иисус; видим, как видел Он, в тонкой усмешке на бритых губах, страшную, как бы неземную, скуку, может быть ту самую, с какой будет смотреть Пилат на воду, мутнеющую от крови растворенных жил29.

Что есть истина? (Ио. 18, 38), -

в этом слове - "громовое чудо", как скажет Великий Инквизитор о трех Искушениях дьявола: "если бы слово это было бесследно утрачено, забыто, и надо было бы восстановить его, то вся премудрость земная могла ли бы изобрести хоть что-нибудь подобное?" О, конечно, не "среднего" ума человек говорит его, а тот, кто за ним: весь Рим - весь мир. Что, в самом деле, мог бы сказать весь мир самой Божественной Истине, призванной на суд его, как не это: "что есть истина?" Но, сколько бы ни спрашивал Пилат, Иисус молчит: уже не говорит, а делает. "Слово стало плотью", и всякое отныне слово человеческое с этим божественным деланием несоизмеримо. Он уже не говорящая, а Сущая Истина. "Что есть истина?" - на этот вечный вопрос мира сего - вечный ответ Сына человеческого: "Я".

XVII

И, сказав это слово, опять вышел Пилат к Иудеям, и сказал им: я никакой вины не нахожу в Нем.

Так, в IV Евангелии (18, 38), а в III (23, 14):

вы привели ко мне человека сего, как развращающего народ, и вот я... исследовал и не нашел Его виновным ни в чем том, в чем вы обвиняете его.

И опять, в IV Евангелии (19, 7-8):

Иудеи же отвечали Пилату: мы имеем Закон, и по Закону нашему, Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим. И, услышав это слово... Пилат устрашился.

Вспомнил, может быть, "сына богов", Тиберия.

И, опять войдя в преторию, сказал Иисусу: откуда Ты? πόθεν ἒι συ?
Но Иисус не ответил ему (Ио. 19, 9).

Весь - тишина, молчание, тайна, ужас. И Пилат, может быть, сам удивился - "устрашился" того, что сказал. Вспомнил, как на полях Меггидонских, у подножия горы Гаризима, плачут самарийские флейты-киноры о боге Кинире-Адонисе:

воззрят на Того, Кого пронзили, и будут рыдать о Нем, как рыдают о сыне единородном (Зах. 10, 12).

Вспомнил, может быть, как страшно отомстил Фиванскому царю, Пентею, неузнанный и поруганный им, в человеческом образе, бог Дионис, такой же, как этот, - жалкий узник30.
Но мелькнуло - пропало; было, как бы не было. И разгневался, должно быть, Пилат на себя, и на Него, за то, что почти было.

Мне ли не отвечаешь? Или не знаешь, что я имею власть распять Тебя и власть имею отпустить Тебя?

Иисус молчал.

Ты не имел бы надо Мной никакой власти, если бы не было тебе дано свыше; потому более греха на том, кто предал Меня тебе, -

этот безмолвный ответ, может быть, прочел судия в глазах Подсудимого. Кто предал Его? Иуда, Ганан, Израиль? Нет, весь мир.

С этой минуты, Пилат искал отпустить (оправдать) Его (Ио. 19, 10-12).

Этого и прежде искал, но теперь - еще больше: смутно, может быть, хотя бы на одно мгновение, понял, что сам погибнет, если Его не спасет.

XVIII

Выйдя опять с Иисусом на Лифостратон, - в который раз? - увидел Пилат, что, только что пустынная, площадь наполняется народом, как водоем - вдруг пущенной водой. Снизу, с храмовой площади, -

всходила толпа, ἂναβὰς ό ὂχλος, -

живо вспоминает, как бы глазами видит, Марк. Если бы римский наместник не был так слеп к "презренным" иудеям, то пристальней вглядевшись в толпу, увидел бы, что это не настоящий народ, а поддельный, ряженый, - Гананова "кукла": частью сиганимы, "стражи-блюстители" храма, дети знатных левитских родов; частью же храмовая челядь, слуги и рабы первосвященников, - самая черная чернь, заранее наученная, что, когда и по какому знаку делать; готовая, в угоду господам своим, не только "Сына Давидова", но и самого отца послать на крест.

Первосвященники... возбудили чернь (научили, ἒπεισαν)... как погубить Иисуса (Мт. 27, 20).

XIX

К празднику же (Пасхи) наместник имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели (Мт. 27, 15)31.
Был у них тогда знаменитый узник, по прозвищу Варавва, -

так, у Матфея (27, 16), а у Марка (15, 7):

в узах был (некто) Варавва, совершивший вместе с другими бунтовщиками убийство в народном возмущении.

И, наконец, у Иоанна (18, 40), - "разбойник", ληστής, а в некоторых кодексах, ἀρχιλησῖής, "атаман разбойничьей шайки .
В нашем каноническом чтении, Βαραββᾶς, - имя, а в древнейших и лучших кодексах Матфея и, может быть, Марка, - только прозвище: Bar Abba, что значит по-арамейски: "Сын Отца" - "Сын Божий", - одно из прозвищ Мессии; полное же имя: Иисус Варавва, Ἰεσουις Βαραββᾶς33. Так, в лучших кодексах. Матфея, читал Ориген, и глазам своим не верил: "имя Иисуса, должно быть, еретиками прибавлено, потому что оно неприлично злодею"34. Как будто все в этом деле - не самое "неприличное", что было когда-либо в мире. Нет, лучшая порука в исторической точности всего Матфеева свидетельства о суде Пилата - то, что это страшное и отвратительное созвучье имен, как бы дьявольская игра слов: "Иисус Варавва - Сын Отца", - здесь не умолчано.

Мы не можем не говорить того, что видели и слышали, -

скажут ученики Господни тем, "кто запретит им говорить об Иисусовом имени" (Д. А. 4, 18-20); поймут, потому что любят Его, что в Иисусовом имени - "все наоборот": позор человеческий - слава Господня35.
Два "Мятежника", два "Освободителя", два "Христа": Иисус и Варавва. Страшный тезка Сына Божия - сын дьявола. Выбор между ними сделает весь Израиль - все человечество, - мы знаем, какой.

XX

Этим-то созвучием имен: "Иисус Назорей - Иисус Варавва", и наведен был, вероятно, Пилат на простейшую и, как ему казалось, счастливейшую мысль: хитрого Ганана перехитрить, поймать в ловушку и спасти Невинного. Помня, как встречен был "царь Иудейский", пять дней назад, в торжественном шествии в Иерусалим, мог ли сомневаться Пилат в выборе народа между "двумя Иисусами"?

Итак... сказал им: кого же хотите, чтобы я отпустил вам: Иисуса Варавву или Иисуса, которого вы называете Мессией-Царем? (Мт. 27, 17).
Тогда закричали все: не Его, но Варавву! (Ио. 18, 40).

Вряд ли понял Пилат сразу, что сделал; но вдумался - понял: "перехитрил Ганана, поймал в ловушку, спас Невинного!" - внутренне скрежетал на себя зубами. Хуже всего было то, что поставить рядом с осужденным на смерть злодеем Невинного - косвенно признать и Его достойным казни.

XXI

Крик в толпе усиливался; надо было что-нибудь решить.

Что же хотите вы, чтобы я сделал с тем, кого называете вы "царем Иудейским"? (Мк. 15, 12).

Только что это сказал, понял Пилат, что сделал новую глупость.

Распни Его, распни!

закричали все (Ио. 19, 6).
Снова Пилат возвысил голос:

...какое же зло сделал Он?

Если бы эти беснующиеся могли что-нибудь слышать, какую страшную силу имел бы для них этот вопрос, в устах язычника - "пса"!

Я ничего достойного смерти не нашел в Нем. Итак, наказав Его, отпущу (Лк. 23, 22).

Но еще сильнее закричали все:

если отпустишь его, ты не друг кесарю: всякий, делающий себя царем, - противник кесарю! (Ио. 19, 12).

Глупость за глупостью, - увязал Пилат в трясине. Понял, что уже не Иисуса надо спасать, а себя. Медленно проплыли перед глазами его, в желтом тумане хамзина, две красные тени, - страшный старик на Капрее и подлый наушник его, Сейан.
Бедный Пилат! Тщетно унизил "величие" римского суда, majestas immensa Romana; тщетно метался между Гаввафой и Преторией. Будет, может быть, спокойнее, когда увидит воду, мутнеющею от крови растворенных жил.

XXII

Услышав это слово ("ты не друг кесарю")... сел Пилат на судейское место (Ио. 19, 13), -

"курульное кресло", βῆμα, осененное римским орлом, держащим в когтях, над пуком связанных копий, дощечку с четырьмя заповедными буквами: S. P. Q. R. - Senatus Populusque Romanus.
На площади сделалась вдруг тишина: знали все, что когда судия сел на судейское место, то объявлен будет приговор.
Ликтор, подойдя к Пилату, подал ему две сложенные восковые дощечки - письмо Клавдии36.

Праведнику тому не делай никакого зла, потому что я сегодня во сне много за Него пострадала (Мт. 27, 19), -

прочел Пилат.

Зришь ли, как всей своей тяжестью зыблется ось мировая?37

Сломится ось еще не совсем, - снова починится; но по тому же месту сломится опять, уже совсем, и рухнет всей своей тяжестью. Сидя в мутнеющей от крови воде, вспомнит Пилат, как сидел тогда на Гаввафе, спасая Невинного.
Поднял руку судия, не смея взглянуть в лицо Подсудимого, и сказал:

вот Царь ваш!
ἲδε ό Βασιλεὺς υμῶν.

Но они закричали: возьми, возьми, распни Его!
Пилат говорит им: царя ли вашего распну? Первосвященники же отвечали: нет у нас иного царя, кроме кесаря! (Ио. 19, 14-15).

Лучше играть в руку Ганану нельзя было, чем играл Пилат, сам на свою голову бунтуя народ.
"Видя, что смятение, θόρυβος, увеличивается" (Мт. 27, 24), - сам, как будто нарочно, подливает масла в огонь. Если бы даже была здесь не Гананова "чернь", а настоящий "народ" - весь народ Божий, Израиль, то в ярость пришел бы и он, оттого что язычник - "пес", ругается над святейшей надеждой Израиля - Мессией.
В этом: "ἂρον, ἂρον, возьми, возьми Его!" - слышится как бы крик задыхающейся ярости. Тот же крик, в двух шагах от той же Гаввафы, послышится, лет через двадцать, когда будет требовать народ смерти Павла:

истреби от земли такого, ибо ему не должно жить! - ... кричали, метали одежды и бросали пыль на воздух (А. Д. 22, 22-23).

Смотрит Пилат на искаженные бешенством лица, на горящие нечеловеческим огнем глаза, и кажется ему, что это не люди, не звери, а дьяволы.

XXIII

Казни Его требуют не все; иные плачут, -

скажет Пилат в "Евангелии от Никодима"38. Этого, конечно, не мог он сказать. Но это могло быть; если б не могло, - надо бы поставить крест на человечестве: незачем было бы Сыну человеческому умирать и воскресать.
Добрые плачут, или "спят от печали", а злые бодрствуют, действуют. Слезы добрых, в явном Евангелии, почти умолчаны; сказано о них, только в Апокрифе - Евангелии тайном. Смутно, впрочем, помнит Иоанн (18, 40), что требовали казни не все.

Не Его (отпусти), а Варавву! - закричали все.

Но "распни, распни Его!" - кричат только "первосвященники и слуги их" (Ио. 19, 6). Судя, однако, по дальнейшему, - не только они: очень вероятно, что и мнимый "народ" - действительная "чернь" - разделился надвое.
Так же смутно помнит Лука (23, 48), что в Голгофской тьме, уже после того, как предал Иисус дух Свой в руки Отца, -

весь народ, сошедшийся на зрелище сие, видя происходившее, возвращался, бия себя в грудь.

Может быть, и не "весь народ", а только часть его: очень вероятно, что и здесь он разделился. Кажется, такое же точно "разделение" происходит и на площади Гаввафы; злые кричат: "распни", а добрые плачут, "бия себя в грудь".

XXIV

Поднял руку Пилат; колыхнулась голубая занавеска архиерейских носилок, как будто и за нею кто-то поднял руку, - и сделалась вдруг тишина.
Может быть, не знал Пилат, что скажет сейчас; может быть, хотел сказать совсем другое, но как будто не он сам, а кто-то за него сказал:

condemno, ibis in crucem.

Осуждаю; пойдешь на крест39.

XXV

"Нет у нас иного царя, кроме кесаря", - только ли от Сына отрекаются? Нет, и от Отца, потому что у народа Божия, Израиля, Царь Единственный - Бог: "Господи! царствуй над нами один". Сын и Отец уйдут из дома Израиля:

се, оставляется вам дом ваш пуст (Мт. 23, 39).

Что такое казнь Иисуса? "Судебное убийство"? Нет, люди должны были признать Иисуса Христом, или казнить, - римляне, по своему закону, как "возмутителя всесветнего"; иудеи, тоже по своему закону, - как "богохульника". Если бы Савл, будущий Павел, был на Гаввафе, то кричал бы и он: "Распни!"
Только ли иудеи распяли Его? Нет, и мы. "Кровь Его на нас и на детях наших". Сколько бы ни умывал руки Пилат, весь Рим - весь мир - этой Крови не смоет.
Добрые плачут, "бия себя в грудь", или "спят от печали"; а злые бодрствуют, действуют, - кричат: "Распни!" Так было и будет всегда.
Кто-то сказал: "Иисус был осужден справедливо, потому что весь дух Его учения находился в противоречии со всем существующим порядком вещей"40. Так оно и есть, конечно. Весь вопрос в том, лучше ли "существующий порядок вещей" или то, чего хотел Иисус. Надо быть с Ним, чтобы Его оправдать. По всем законам, по всем "правдам", кроме Его, Он был и будет осужден всегда. "Ibis in crucem, пойдешь на крест", - этот приговор Пилата - приговор мира сего над Христом, во веки веков.

Ныне суд миру сему; ныне князь мира сего изгнан будет вон (Ио. 12,31),-

это одна из двух возможностей, а другая: ныне, суд мира сего - над Христом; ныне Христос изгнан будет вон. Надо ли говорить, какая из этих двух возможностей осуществляется в мире сейчас?

XXVI

"Ликтор! руки свяжи ему - будет бит. Lictor, conliga manus, verberetur", - к смертному приговору должен бы давеча прибавить Пилат, но, вероятно, не имел силы; только молча, уходя с Лифостратона, махнул рукою ликтору, и тот уже знал, что надо делать41.

Воины отвели Иисуса внутрь двора, в преторию, и собрали на Него всю когорту (Мк. 15, 16).

Маловероятно, чтобы весь гарнизон Антониевой крепости, римская когорта, σπεῖρα, состоявшая тогда из 600 человек, не нарушая дисциплины, могла сойтись во внутреннем дворе "преторианского лагеря", castra praetoriana, для поругания осужденного узника42. Кажется, Марк называет целое вместо части, - "когорту", вместо манипула, в 120 человек, или даже центурии, в 60 человек43.
Только одним-единственным словом вспоминает Марк то, что произошло во дворе:

предал Иисуса (Пилат) на распятие, бичевав, φραγελλώσας, -

сухо, кратко, как будто "бесчувственно", по общему, кажется, для Страстей Господних, правилу: чем ужаснее, тем безмолвнее44. Слишком большое чувство в словах не выражается: так, из опрокинутой вдруг, слишком полной бутылки не льется вода. Тем, кто от привычки забыл, что значит: "Сын Божий бичуется людьми", - этого уже никакие слова не напомнят.
"Бич", flagellum, по римским законам, предшествует кресту45. Римские граждане освобождены от этой позорной казни провинциалов и рабов. "Бич ужасающий", flagellum horribile, - содрогается, при одном имени бича, Гораций46. Бич - "половина смерти, media mors", говорит Цицерон47. И даже "зверь", Домициан, бичу ужасается48. Бич, может быть, страшнее креста.
Донага раздев, бичуемого привязывают к низкому столбу, в слегка наклоненном положении, со скрученными за спиною руками49. Несколько "опытнейших" в этом деле, палачей-ликторов50 наносят удары со всех сторон, и бичи, состоящие из ремней с вложенными в них, острыми, костяными или свинцовыми шариками, не только бьют по телу, но и вонзаются в него, "рубят, режут, рвут"51. Часто уносят бичуемых замертво, а иногда забивают и до смерти52 53.
Так как большая или меньшая сила ударов зависит от "опытнейших" палачей, то и немногими ударами они могут забить жертву насмерть, или сделать бичевание сравнительно легким. Судя по тому, что Иисус сохранит достаточно силы, чтобы, сидя на шутовском престоле, вынести поругание воинов и потом нести крест от Антониевой крепости до городских ворот, Пилат велел бичевать Его "легко". Но все-таки страшно подумать, как под бичами капала редкими каплями, а потом, все более частыми, и, наконец, струей полилась на белую пыль площади красная кровь.
Так, полною платою расплатился Господь за Тайную Вечерю:

вот тело Мое, вот кровь Моя.

XXVII

Плотники, должно быть, тут же, на дворе, изготовили три креста для трех распинаемых, Иисуса и двух разбойников. В верхних концах крестных столбов выдолбили для поперечных балок-перекладин, patibuli, нужные выемки. Гулким эхо стены казарм, окружавших двор, повторяли стук молотков.
После бичевания, до крестного шествия, оставалось свободное время, пока работали плотники. В это-то, кажется, время, воины, назначенные для совершения казни, и придумали себе от скуки забаву с "царем Иудейским".
Вспомнили весенние игры, Сатурналии, в которых сошедшего с неба на землю, поруганного людьми и убитого бога-царя Золотого Века, Сатурна, изображал осужденный на смерть злодей: ряженного в шутовскую порфиру, сажали его на шутовской престол, поклонялись ему, исполняли все его прихоти, потом вешали54. "Все происходило, как в театральных зрелищах", - вспоминает один из свидетелей55. Игрища, подобные римским Сатурналиям, совершавшиеся также у персов, вавилонян, а может быть, и у древних египтян, восходят, через мистерию-миф о поруганном и убитом людьми, боге солнца, Ра, к незапамятной древности, - к тому, что наука называет "преисторией", миф - "Атлантидой", а Откровение - "первым, допотопным миром"56. Это - как бы вечно повторяющийся бред всего человечества - дьявольская, на Сына Божия карикатура - откинутая назад, до начала времен, исполинская тень того, что произошло во дворе Пилатовой претории, в 31-32-м году нашей эры, 6-7 апреля, в Страстную Пятницу, в 9-м часу утра.

XXVIII

Воины, должно быть, вынесли на площадь из казармы походный стул центуриона и, поставив его посередине площади, посадили на него Иисуса, нагого, окровавленного, после бичевания. Кто-то, найдя валявшееся тут же, на дворе, служившее для подтирания ног, лохмотья воинского красного плаща, sagum, paludamentum, накинул его на плечи Ему, вместо царского пурпура57; кто-то, вынув, может быть, из кучи хвороста, служившего для растопки ночных костров на дворе, колючую ветку терновика, возложил ее на голову Его, вместо царского венца58; кто-то вложил Ему в связанные руки, из той же кучи, тростник, вместо царского скиптра.

И, становясь перед Ним на колени... поклонялись Ему, говоря: радуйся, Царь Иудейский! (Мт. 26, 28-29; Мк. 15, 17-18).

"Ave, Rex Iudaeorum!" - вместо "Ave, Caesar Imperator!" И прибавляли обычное приветствие римских воинов кесарю: "ave, Caesar Victor Imperator!" - "Кесарь Победитель, радуйся!"59 - как бы сам дьявол, устами человеческими, ругался над Тем, Кто сказал: "Я победил мир" (Ио. 16, 33).

И плевали на Него, и, взявши тростник, били Его по голове (Мт. 27, 30).

"Царь ужасного Величия", Rex tremendae majestatis, - сатурнальное чучело, кукольного театра Гананова кукольный царь.

Се, человек! Ессе homo (Ио. 19, 5), -

это слово Пилата, вероятно исторически подлинное, - тоже "громовое чудо", такое, что "всей премудрости земной не хватило бы, чтоб изобрести его". Слово это мог сказать "почти милосердный" Пилат, увидев случайно, издали, и тотчас, может быть, прекратив недостойное "римского величия", поругание Смертника.
Там, во дворе Каиафы, иудеи ругались над Сыном Божиим, Царем Небесным, а здесь, во дворе Пилата, римляне ругаются над Сыном человеческим, Царем земным. Но сколько бы люди ни ругались над Ним, поймут когда-нибудь, что в этом терновом венце, в этой кровавой порфире, - единственный Царь.
И, глядя на это, сердце наше двумя чувствами раздирается, - одно: миру ничем не спастись, кроме этого; а другое: не лучше ли бы миру погибнуть, чем этому быть?

XXIX

И, когда надругались над Ним, сняли с него багряницу, и одели Его (снова) в одежды Его, и повели на распятие (Мт. 27, 31).

Сам распинаемый должен был, по римскому закону, нести крест, или, точнее, так как цельный крест составлялся только на месте казни, из вбитого в землю кола, palus, и укрепленной на нем перекладины, patibulum, то осужденный нес одну из этих двух частей креста, или связанные веревками, обе60. Сами римляне не должны были касаться "проклятого дерева": значит, не было особенной жестокости в том, что воины заставили Иисуса нести крестный кол61.

Кто хочет идти за Мною... возьми крест свой и следуй за Мною (Мк. 8, 34).
Кто не несет креста своего, тот Мне не брат, -

это Он говорит и делает: первый из всех, на земле Крест несущих, - Он Сам62.
Двое разбойников шли вместе с Ним, по улицам, еще празднично-пустынным в этот утренний час. "Казнью заведующий, сотник"63 нес, впереди шествия, крестную, белого дерева, дощечку, titulus crucis, πιναζ64, с надписью крупными, черными буквами, римскими, греческими и еврейскими (Ио. 19, 19-20), так, чтобы все могли прочесть и понять:

Rex Judaeorum.
Ο Βασιλεὺς τῶν Ιουδαίων.
Malka di Iehudaje.
Царь Иудейский (Мк. 15, 26).

Выходя же, встретили некоего Киренеянина, по имени Симона... шедшего с поля... и возложили на него крест, чтобы он нес его за Иисусом (Мк. 15, 21; Мт. 27, 32; Лк. 23, 36).

Сам, должно быть, уже не мог нести. Судя по тому, что Симона встречают, "идущего с поля", ἀπ᾽ἀγροῦ, - слово "выходя", ἐξερχόμεοι, у Матфея, значит: "выходя из города". А если так, то Иисус нес крест или перекладину, patibulum, от Антониевой крепости до городских ворот, что свидетельствует о несокрушимой, после бичевания до распятия, духовной и телесной крепости Мученика. Так понял Иоанн (19, 17):

Сам неся крест свой, вышел на Лобное место, Голгофу.

<<Предыдущая глава Оглавление

Неизвестное Евангелие. Читать далее>>



Главная | Биография | Произведения | О мережковском | Ссылки | Статьи | Контакты