• Смерть богов. Юлиан Отступник (1895)
• Воскресшие боги, или Леонардо да Винчи (1900)
• Петр и Алексей (1905)
• Павел первый (1906)
• Александр первый (1913)
• 14 декабря (Николай первый) (1918)
• Грядущий хам (1906)
• Иисус неизвестный (1932)

21.02.2021 - В Раздел критики добавлена статья В.Ф. Ходасевича о Дмитрии Мережковском, добавлена статья Михаила Цетлина о Дмитрии Мережковском. Исправлены неточности в ранее размещенных материалах.

15.07.2019 - В биографии Дмитрия Мережковского исправлена ошибка.

12.02.2018 - Добавлен ряд открытых писем Мережковского, а также фрагменты личной переписки.

28.01.2017 - Добавлено произведение "Рождение богов. Тутанкамон на Крите" и роман "Мессия".

27.01.2016 - Добавлена масса публицистических и критических материалов Дмитрия Мережковского.

05.02.2014 - Добалены новые стихотворения Мережковского.

31.12.2010 - Коллектив редакторов сайта сердечно поздравляет всех с наступающим Новым Годом!

Кесария Филиппова

Служение Господне - Мережковский Д.С.

1932

I

Ирод Филипп, четверовластник, сделал столицей, своей древний город бога Пана, Паниас, на южных предгорьях Антиливана, у подножия Ермона, отстроив его заново, со всем великолепием эллино-римского зодчества, и назвав "Кесарией", в честь кесаря Августа1. Но верной осталась древнему богу земля его и под новым именем. "Жив Великий Пан", - журчали воды, шумели листья, жужжали пчелы; и гром гремел, и трепетала звездами ночь от радости, что жив великий Пан.
В северной части города высилась огромная скала, с темной пещерой, Панионом, незапамятно-древним святилищем Пана, где бил из бездонной расщелины, как бы адова устья, один из великих Иорданских источников. Новорожденные воды Святой Реки вытекали из адова устья сначала широкой и гладкой, хрустальной волной, как из наклоненной чаши, а потом низвергались водопадами в ущелье, где, разбившись на тысячи русл, то прядали шумно сверкающей пеной, между черных базальтовых глыб, то стлались по песчаному ложу, тонко звеня невидимо-прозрачным стеклом. Все эти живые воды орошали священные Пановы рощи, где возносились осокори, вязы, клены, дубы и тополя такой вышины и красоты "божественной" - "демонической", δαιμόνιον, по слову Платона о рощах Атлантиды, Блаженного Острова2, что казались насажденными самим богом Паном, в веке Золотом, или Богом Адонаем, в раю3.

II

Отец Ирода Филиппа, Ирод Великий, тот самый, что "искал погубить Младенца" Спасителя (Мт. 2, 23), воздвиг земному богу, кесарю Августу, иному "Спасителю", на узком выступе скалы над самой кручей, где зияла пещера Паниона с Иорданским источником, великолепный, из белого мрамора, эллинского зодчества храм. Были, должно быть, и на нем, как на всех подобных храмах, посвятительные надписи; какие - мы можем судить по дошедшим до нас, надписям, Приенской и Галикарнасской, от 9 года до Р. X., прославляющим день рождения Августа:
Бог послал нам Спасителя, σωτήρ... Море и суша радуются миру... Большего, чем он, не будет никогда... Ныне Евангелие, ἐυαγγέλιον, о рождестве бога исполнилось4.

III

Путнику, восходившему, как Иисус, в летние дни, с раскаленной равнины Геннизара на лесистые предгорья Антиливана, у Кесарии Филипповой, где, в многоводных и густолиственных рощах Пана, веет и в самые жаркие дни сквозь благовонный мед лавро-розовых чащ девственный холод Ермонских снегов, - путнику казалось, что, выйдя из адского пекла, входит он в свежесть райских садов.
Здесь, в Кесарийских ущельях, отпечатлелся, может быть, в те дни, на гладком песке Иорданских источников, рядом с копытами горной козы или самого бога Пана, след ноги Господней.

Сын человеческий не имеет, где приклонить голову (Мт. 8, 20).

Здесь приклонил на глубокие, между корнями дубов, мягкие - мягче изголовий царских - мхи; здесь отдохнул перед последним путем, Крестным.

IV

Более чем вероятно, что свидетельство Марка об утаенно-скитальческом пути Господнем в Кесарию Филиппову относится к тому древнейшему, может быть, доевангельскому, слою преданий-воспоминаний, где исторически подлинно все, насколько вообще религиозный опыт, сверхисторический, вместим в порядок истории. Вот одно из тех свидетельств, где все еще слышится живой голос Петра сквозь голос Марка: Петр говорит, Марк записывает. В этом убеждает нас редчайшая во всех вообще евангельских свидетельствах, а в Марковых особенно, точность в указаниях места и времени.
Время Кесарийского действия - после Умножения хлебов и отвержения обоюдного, - Иисуса Израилем и Израиля Иисусом. В этом точном указании времени синоптики согласны с IV Евангелием, что также для нас порука в исторической подлинности Кесарийского свидетельства. Смысла, решающего все в жизни учеников и Учителя, не получает ли, в самом деле, только после такого отвержения обоюдного этот удивительный, Иисусом в Кесарии Филипповой заданный ученикам вопрос:

а вы за кого почитаете Меня?

Или еще удивительнее в греческом подлиннике:

а вы что обо Мне Говорите, - кто Я такой?
ύμεῖς δε τίνα με λέγετε ἐιναι (Мк. 8, 29; Мт. 16, 15; Лк. 9, 20).

Темный у синоптиков, ясный только в IV Евангелии вопрос:

не хотите ли и вы отойти от Меня? (Ио. 6, 68), -

как отошел Израиль, и отойдет, может быть, весь мир? Сказано ли это Иисусом или только подумано, - глубже и исторически подлинней нельзя объяснить того, из чего вышло все Кесарийское действие. Здесь, как почти везде, первый и лучший истолкователь синоптиков - Иоанн.
Точность в указании времени, доходящая до счета дней, в Марковом свидетельстве о Кесарии, есть нечто единственное, больше нигде не встречающееся в нем, до страстей Господних.

Дней через шесть, μετὰ ήμέρος ἔ (9, 2), -

после того вопроса: "Кто Я такой?" - будет услышан ответ на горе Преображения:

Сей есть Сын Мой возлюбленный (Мк. 9, 7).

"Дней через шесть", - по свидетельству Марка, а по свидетельству Луки (9, 28): "через восемь". Шесть - восемь: около семи - седмица. Эта, Кесарийская, и та, Страстная: эта - как бы тень и прообраз той; сказано в этой, сделано в той. Здесь, в Кесарии, Марк считает время днями, а там, в Иерусалиме, будет считать уже часами, минутами.
Есть у памяти сердца свое особое время, не то, что у памяти ума. Память сердца считает время тем в меньших дробях, чем больше для нее то, что происходит во времени; время умаляется, как бы сжимается для сердца, по мере того как событие для него растет; сердце бьется все чаще, быстрее, - быстрее льется в часовой склянке песок, движется стрелка на часах памяти: годы, месяцы, дни, часы, минуты, секунды, и последний миг - вечность
- Конец. Меньше произойдет в десять веков всемирной истории, чем в десять секунд - миг - на кресте. Это умаление, сжимание времени началось для Петра в Кесарии Филипповой. "Дней через шесть" - эти три слова - как бы памятная, сделанная рукой самого очевидца Петра заметка на полях Евангелия; ею хочет он сказать: "Главное начинается здесь; здесь сказал нам Иисус, и мы Ему поверили, что Он - Христос".

VI

Точности в указании времени соответствует точность и в указании места.
Есть у сердца и память мест особая, не та, что память ума. Чем событие огромнее для сердца, тем крепче и уму непонятнее прилепляется память к мельчайшим черточкам тех мест, где событие происходит. Две такие черточки уцелели в воспоминаниях Петра о Кесарии.

Спрашивал Он, дорогою, ἐντη όδῴ, учеников своих (Мк. 8, 27).
Помнит ли Марк, помнит ли сам Петр, что значит "дорогою"? Если ум забыл, то сердце помнит: "Сын человеческий не имеет где приклонить голову", - в скитании, в изгнании, в отвержении, в проклятии, может быть, не только Израилем, но и всем человечеством. Все идут, да идут, и будут идти до пределов земли, до конца времен, двенадцать нищих бродяг, а впереди - самый нищий, Тринадцатый.
Вот одна из черточек, а вот и другая.

VII

В пригороды-села, κώμας, Кесарии Филипповой, пошел Иисус (Мк. 8, 27).

В пригородах был, а в города не входил. Помнит ли Марк, помнит ли сам Петр, что и это значит? Если через двадцать лет забыл, а через двадцать веков это темное место в памяти Петра осветилось для нас, как внезапным лучом, светом истории, то разве и это не чудесная порука в истине всего свидетельства?
Больше года ходит Иисус около Тивериады, столицы "государя" своего, Ирода Антипы, и тот "ищет Его увидеть" (Лк. 9, 9), но Он в нее не войдет. Многие дни, может быть месяцы, ходит и около столицы Ирода Филиппа, Кесарии, но не войдет и в нее. Кажется, всю жизнь уходит от больших городов, где люди, как Марфа, "суетятся о многом", забыв, что "нужно только одно" (Лк. 10, 41-42); где князь мира сего дает людям "власть и славу, ибо она предана ему" (Лк. 4, 6). В Иерусалим войдет только для того, чтоб умереть, но будет и в эти последние дни уходить каждую ночь из города в селение Вифанию.
Так всю жизнь уходит из городов-темниц на волю, от людей и камней - к лилиям долин и птицам небесным, из ада человеческого - в Божий рай.
Вот один из двух глубоких, может быть, умом Петра забытых, но сердцу его памятных, смыслов этой черточки: "пошел в селения Кесарии Филипповой", а вот и другой. Именно здесь, в Кесарийском ущелье, откуда виднелся вдали, на узком выступе скалы над пещерой Паниона, храм "Спасителя" Августа, - именно здесь, как нигде, должен был прозвучать вопрос Спасителя Христа: "кто Я?" Здесь же, на Иорданских источниках, должен был Иисус, вспомнив о Крещении, начале своем, возвестить и свой конец - Крест.

VIII

Скупы вообще все евангельские свидетельства на обозначения мест. Только тогда вспоминают их, когда речь идет о главнейших событиях в жизни Христа. В Вифлееме или Назарете - Рождество, в Вифаваре - Крещение, в Капернауме - Блаженная Весть, а в Кесарии что? Здесь впервые людям явлен Крест.
Мог ли знать Иисус, без чудесного дара предвидения, что умрет на кресте? Мог, вопреки всей левой критике. Вспомним, что в самый год Р. X. (4-5-й до нашей эры), римским проконсулом Варом, подавившим мятеж Иуды Галилеянина, "Мессии", распято две тысячи мятежников, чье главное гнездо находилось в соседнем с Назаретом, Сепфорисе, так что лес крестов осенил черною тенью колыбель Младенца Христа5. Вспомним, что в 6 году нашей эры, 10-11-м - по настоящем Р. X., подавлен проконсулом Конопием второй мятеж того же Иуды Галилеянина или другого "Мессии", нам неизвестного, и снова множество мятежников распято6. Эти кресты мог уже видеть Отрок Иисус.
Дерева не хватит на кресты, в безлесой пустыне Иудейской, у стен осажденного Иерусалима, в конце Иудейской войны, так что один и тот же крест будет служить для многих распятий7.
Всех "Мессий, царей Израиля", казнь, по римским законам, - крест. Этого не мог не знать Иисус; не мог не предвидеть, что "преступник" двух законов, Моисеева и кесарева, Он будет казнен, а для Него, Мессии, казнь - значит крест.
Только что сказал себе: "Я - Христос, Мессия", как уже увидел Крест. Видел всегда, но впервые явил его людям здесь, в Кесарии Филипповой; думал о Кресте всегда, но лишь здесь сказал впервые людям: "Крест". Смысл Кесарии Филипповой - в этом. Это помнит Петр-Марк.

Кто хочет идти за Мною... возьми свой крест (Мк. 8, 34).

Или, по "незаписанному" в Евангелии слову Господню, Аграфу:

кто не несет креста своего, тот Мне не брат8.

Сын человеческий сделается Братом человеческим впервые здесь, в Кесарии Филипповой.

Первенцем был между многими братьями (Рим. 8, 29), -

скажет Павел.

К братьям Моим иди (Ио. 20, 17), -

скажет сам Господь, по воскресении.

IX

Это лицо Брата, неузнанное тогда, и теперь, через две тысячи лет, все еще неизвестное, потому что слишком человеческое - в Божеском, является здесь, в Кесарии Филипповой, так, как, может быть, нигде в жизни человека Иисуса, кроме Гефсимании. Но уже и здесь, в самом Евангелии, религиозный опыт застилается позднейшим догматом, лицо Иисуса, Сына человеческого, - лицом Христа, Сына Божия, как слишком ярким полуденным светом застилается даль. Тайну Иисуса во Христе уже само Евангелие открывает невольно, нехотя, как бы вопреки себе. Здесь, в Кесарии Филипповой, как нигде, кроме Гефсимании (но и ее начало уже здесь), борется, может быть, не только в сердце учеников, но в сердце Петра, нашего главного свидетеля, но и в сердце самого Учителя, - Иисус с Христом, Сын человеческий - с Сыном Божиим. Кто Кого победит, - вот вопрос Кесарии Филипповой.
Мы никогда ничего не поймем ни в жизни, ни в смерти человека Иисуса, никогда не увидим ни первого утаенного лица Его, Назаретского, ни последнего - Гефсиманского, Голгофского, если не увидим Его лица Кесарийского. Здесь, как нигде, наша воля к спасению противоположно согласна с волей учеников Его: увидеть в Иисусе Христа, в Сыне человеческом - Сына Божия, - их воля; а наша - во Христе увидеть Иисуса, в Боге - человека. Им погибнуть или спастись значит узнать в Иисусе Христа, а нам - во Христе узнать Иисуса.

Я не тем казался, чем был;
Я не то, чем кажусь, -

говорит Иисус в "Деяниях Иоанна"9; это мог бы Он сказать и нам, через две тысячи лет. Все еще Он кажется и нам, так же, как ученикам своим, или только Иисусом, или только Христом; все еще и мы до конца не поняли тайны Кесарии Филипповой: Иисус - Христос. Мог бы Он сказать и о нас, как о них:

те, кто со Мной, Меня не поняли10.

X

Чтобы понять разговор, как следует, надо знать не только, о чем люди говорят, но и где. "Спрашивал (Иисус) дорогою учеников своих", - кажется, не значит: "идучи дорогой". Слишком невероятно, чтобы тринадцать человек могли на ходу говорить или хотя бы только слушать, участвовать молча в беседе о сокровеннейшей тайне своей, о том, от чего зависит спасение не только их, но и всего человечества. Кажется, "дорогою" значит: "в пути", "в странствии".
Слишком верить Луке в Кесарийском свидетельстве нельзя: даже имени Кесарии не помнит он, или не считает нужным вспоминать. Но, кажется, одной у него черточке, объясняющей Марка, можно верить.

...Однажды, когда Он молился в месте уединенном κὰτὰ μόνας, и ученики были с Ним, Он спросил их... (Лк. 9, 18).

Перед каждым великим шагом в жизни своей молится Иисус, чтобы узнать волю Отца: так же и перед этим, величайшим - первым шагом на Крестном пути, потому что Крестный путь начинается для Него уже здесь, в Кесарии. Молится почти всегда в ночные часы или вечерние. Так же, вероятно, и теперь, в конце дневного пути, на привале у костра, под сенью одной из священных Кесарийских рощ бога Пана, у одного из множества русл Иорданского источника, а после молитвы и такого же, может быть, преломления хлеба, как на той последней Тайной Вечере, спрашивает учеников:

что говорят обо Мне люди, - кто Я такой?

Так по свидетельству Марка (8, 27), а по Матфееву (16, 13):

что говорят люди о Сыне человеческом, - кто Он такой?

И, наконец, еще по свидетельству Луки (8, 18):

что говорит обо Мне народ, - кто Я такой?

Странный, как будто невозможный, вопрос. Чтобы не знать или забыть, что говорят о Нем люди, не должен ли Он был забыть всю свою жизнь - кто Он, где Он, откуда и куда идет; забыть, как уже в начале служения, -

весь народ говорил о Нем: не это ли Христос (Мессия)? (Мт. 12, 23);

и, в конце, на горе Хлебов, -

люди, видевшие чудо... сказали: это истинно тот Пророк, которому должно прийти в мир (Мессия) (Ио. 6, 14);

и как хотели Его сделать царем Израиля, новым Иудой Галилеянином или Иродом Великим; и как ушел Он от народа, отверг его, проклял? Все это не должен ли Он был забыть, - как бы вдруг сойти с ума, погрузиться в беспамятство? А если не так, то за явным смыслом вопроса есть тайный. Чувствуют это и ученики, когда отвечают:

(одни) говорят, что Ты - Иоанн Креститель (воскресший из мертвых); другие, что Илия, а иные, что один из пророков (Мк. 8, 28).

XI

Тайный смысл вопроса чувствуют и ждут, не заговорит ли Он, наконец, о себе уже прямо, не в третьем лице, как всегда: "Сын человеческий", а в первом: "Я"; не скажет ли им Сам, кто Он такой?

Долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты - Христос (Мессия), скажи нам прямо (Ио. 10, 24).

С трепетом ждут, не прозвучит ли, наконец, всегда заглушаемый, но незаглушимый между ними вопрос:

а вы что обо Мне говорите, - кто Я такой? (Мк. 8, 29) -

Дождались - прозвучал.
Очень знаменательно, что вопрос повторяется у всех трех синоптиков, слово в слово: врезался, должно быть, в память учеников неизгладимо; услышали его из уст Господних точно так, как мы его читаем в Евангелии. Внутренний же смысл его опять объясняет Иоанн. Место у него не указано, но, судя по времени, - после Умножения хлебов, и отступления от Иисуса Израиля, - дело происходит, и по IV Евангелию, там же, где по синоптикам, - в Кесарии Филипповой.

Тогда Иисус сказал Двенадцати: не хотите ли и вы отойти от Меня? (Ио. 6, 67).

В двух грамматических частицах - в союзе δέ, у синоптиков: "а вы что обо Мне думаете?" и в союзе καί, у Иоанна: "и вы отойти от Меня не хотите ли?" - в этих двух частицах скрыто жало одного вопроса. Вовсе не о том спрашивает Господь, верят ли ученики уже (после Его отвержения Израилем, это было бы нелепо), а о том, верят ли они еще, что Он - Христос. Этот-то именно смысл Кесарии Филипповой, темный у синоптиков, ясен только в IV Евангелии.

XII

Можно бы сказать о Кесарийском свидетельстве Марка-Петра то же, что мы сказали о свидетельстве Иоанна: в миг между вопросом и ответом судьбы мира колеблются, как на острие ножа; мир может спастись или погибнуть.

Ты - Христос, -

ответил Петр - спасся мир. Принял на себя в этот миг и поднял Петр всю тяжесть мира. "Кто Я?" - на этот вопрос Иисуса ответило устами Петра все человечество: "Христос". Петр, в этот миг, больше Иоанна Крестителя, величайшего из рожденных женами, потому что Иоанн все еще сомневается:

Ты ли Тот, Который должен прийти, или ожидать нам другого? (Мт. 11, 3),-

а Петр уже верит. В миг исповедания высшая точка всего человечества - он.
Очень вероятно, что исповедание Петра, только в его же собственном свидетельстве у Марка, сильнейшее - кратчайшее, в двух словах: "Ты - Христос", - исторически подлинно. Петр не мог сказать по-гречески: σὺ ει᾽ Χριστος; он сказал по-арамейски: entach Meschiha, "Ты - Мессия". Но, в устах Петра, "Мессия" значит уже: "Христос".
Верно угадывают и объясняют этот внутренний смысл иcповедания Лука и Матфей:

Ты - Христос (Помазанник) Божий (Лк. 9, 20).
Ты - Христос, Сын Бога Живого (Мт. 16, 16).

XIII

Вот мы оставили все и пошли за Тобой (Мк. 10, 28), -

скажут ученики, уже в конце служения Господня; то же могли бы сказать и в начале. Чтобы оставить все и пойти за Ним, должны были уже и тогда начать узнавать, что Иисус есть Христос.

Мы нашли Христа (Мессию), -

говорит Симону брат его, Андрей, еще в Вифаваре (Ио. 1, 40-41). Первый шаг учеников за Иисусом есть уже узнавание, исповедание Христа, и каждый следующий тоже: идут за Ним все дальше, потому что узнают Его все больше. Медленно, долго и трудно узнают.

Кто этот Сын человеческий (Ио. 12, 34)? -

недоумевают, может быть, вместе с народом.

Когда же Он вошел в Иерусалим, весь город пришел в движение, и говорил: кто это? τίς ἐστίν όύτος (Мт. 21, 10).
...Не знаем, откуда Он, πόθεν εστιν (Ио. 9, 29).

Видят, что Он как будто прячется от них, и не понимают, зачем.

Кто же Ты? (Ио. 8, 25). - Долго ли Тебе держать нас в недоумении? Если Ты Христос, скажи нам прямо (10, 24).

Прямо не может сказать, так же как знамения с неба не может показать "роду сему лукавому и прелюбодейному"; сами должны увидеть, узнать, что это Он.
Если так, то значит, много было узнаваний, исповеданий; но такого, как здесь, в Кесарии Филипповой, не было: первое, все-таки, и единственное, - это. Только теперь действительно сделали выбор и, оставив все, пошли за Ним в изгнание, в отвержение, в проклятие всем Израилем, а может быть, и всем человечеством11. Бывшие исповедания, все - как во сне; это одно - наяву; те - только бледные зарницы этой Кесарийской молнии; медленно-долго узнавали - узнали вдруг.
Здесь, в Кесарии, только что Петр сказал: "Ты - Христос", - родилось христианство, потому что все оно - в трех словах: "Иисус есть Христос". Тайна Вифлеема или Назарета - Рождество Христа в человеке; тайна Кесарии Филипповой - Рождение Христа в человечестве. Родилось христианство - умерло язычество, "умер Великий Пан". Только что Петр сказал: "Ты - Христос", - здесь, в священной роще Пана, может быть, пронесся, над головами Тринадцати, в ночной темноте, по верхушкам деревьев, как бы панического ужаса шепот, - умирающего бога Пана последний вздох.
Умерло язычество - умер и Израиль. Этого Петр еще не знает; узнает Павел. Если "Израиль" значит "Закон", а "конец Закона - Христос" (Рим. 10, 4), то Он же - и конец Израиля. Здесь, в Кесарии Филипповой, Петр, только что сказал: antach Meschiha, "Ты - Христос", - убил Израиля.

XIV

Лучше всего объясняет исповедание Петра Иоанн:

Господи! к кому нам идти? Ты имеешь глаголы вечной жизни. И мы уверовали и узнали, что Ты - Христос. Сын Бога Живого (Ио. 6, 68-69).

Главное - то, что "узнали"; не только "уверовали", но и "узнали".

Если не узнаете, что это Я, ε᾽γω ἐιμι, то умрете во грехах ваших (Ио. 8, 24).
Когда вознесете - (распнете) - Сына человеческого, тогда узнаете, что это Я (Ио. 8, 28).

Это говорит не только иудеям, но и всем, до конца времен не узнающим, - Неузнанный.
Начал исповедание Петр - кончит сам Иисус12.
Первосвященник в Синедрионе, судящем Господа, спросит Его:

Ты ли Христос, Сын Благословенного?
...Иисус сказал: Я, ἐγώέιμι, и вы узрите Сына человеческого, сидящего одесную Силы (Божией) и грядущего на облаках небесных.
Тогда первосвященник, разодрав одежды свои, сказал: на что еще нам свидетелей?
Вы слышали богохульство. Как вам кажется? Они же все признали Его повинным смерти (Мк. 14, 61-64).

"Кто Ты?" - на этот вопрос отвечает Иисус всегда, и не может ответить иначе, как только одним словом: "Я", ε᾽γὦ ε᾽ιμι. - "Я есмь".
Два у Него человеческих имени: "Иисус" и "Христос"; Божеское же имя - только одно: "Я". Каждый человек говорит: "я", но никто никогда не говорил и не скажет этого так, как Он. Все наши "я", человеческие, - временны, частны, дробны, мнимы; только Его - цельно, едино, истинно, вечно, - Я всего человечества. Тот еще не исповедал Его, кто сказал о Нем: "Христос", а только тот, кто сказал Ему самому: "Ты - Христос". - "Это Я", - говорит Иисус, и Петр отвечает: "это, воистину, Ты". - "Я есмь", - говорит Иисус, и Петр отвечает: "Ты еси". Вот что значит Кесария Филиппова.

XV

Что произошло после исповедания Петра? В ответе на этот вопрос, между Марком, с одной стороны, и Лукой и Матфеем, с другой, - противоречие как будто неразрешимое.

...Иисус сказал ему в ответ: блажен ты, Симон, сын Ионин (по-арамейски, bar-jona), ибо не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах.
И Я говорю тебе: ты - Петр (Kifa, "Камень", по-арамейски), и на сем камне Я созижду Церковь Мою, и врата адовы не одолеют ее. И дам тебе ключи царства небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах (Мт. 16, 15-19).

Против исторической подлинности этих слов говорит многое. Прежде всего, их отсутствие в свидетельстве не только Луки, но и Марка-Петра. Если слова эти помнят другие - те, от кого узнал их Матфей, мог ли забыть их именно тот, кому они сказаны? А если помнят, то почему скрывает, молчит? Все из-за того же "смирения", заставившего его, будто бы, скрыть и хождение по водам? Это так же невероятно, как если бы Петр умолчал из смирения о том, что удостоился первый увидеть воскресшего Господа. Да и нечем было слишком "гордиться" Петру в Кесарии Филипповой: противовес гордыне дан ему тотчас; так же низко пал, как высоко вознесся. Тотчас же за тем словом Господним: "Блажен ты, Симон Ионин", - услышит другое: "Отойди от Меня, сатана!" Подлинным для него смирением было бы не умолчание, а признание того, с какой высоты он пал.

XVI

Это во-первых, а во-вторых: более, чем вероятно, что говорить о "Церкви", в смысле позднейшего греческого слова, ekklesia, Иисус не мог уже потому, что не только этого слова, но и самого понятия не было тогда в Израиле. Он мог произнести, на языке арамейском, только слово kahal, что значит "собрание", "община" иудеев, - по крови и по закону, "обрезанных". Кроме них, никто не входит в kahal; в будущую же Церковь, Экклезию, войдут и язычники, "необрезанные" - "псы". Между Кагалом и Церковью - такая же разница, как между Иудейским Мессией и христианским Христом.
В-третьих, наконец: слова "Церковь" нет нигде в Евангелии, кроме двух Матфеевых свидетельств, - этого, Кесарийского, и другого, где Иисус, уже на пути в Иерусалим, повторяет слово о связывающей и разрешающей власти Церкви, говоря уже не только Петру: "свяжешь - разрешишь", но и всем верующим: "разрешите - свяжете":

ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мт. 18, 18-20).

В том, Кесарийском, слове, "Камень", положенный в основание Церкви, - Петр, а в этом - сам Христос; в том Петр - один над всеми, а в этом Христос - один во всех; путь от Церкви ко Христу - в том, а в этом - от Христа к Церкви. Между этими двумя словами - такое противоречие, что если одно было, то другое не могло быть сказано. Вернее же всего, по нашим трем доводам, что ни одно не было сказано, потому что Иисус о Церкви говорить совсем не мог, и что слово это вложено в уста Его самою Церковью, уже возникавшей в лице первохристианской общины. Будущее здесь перенесено в прошлое, внутренний опыт, религиозный, - во внешний, исторический; мистерия - в историю.
"Ты - Петр, Камень", - говорит не Иисус, а сама Церковь - о своем Верховном Апостоле. В слове этом как бы уже слышится римских и византийских колоколов далекий благовест.

XVII

Но если не мог говорить Иисус о Церкви, то и не думать не мог о своей общине, выйдя с учениками из общины Израильской.

Не бойся, малое стадо, ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство (Лк. 12, 32).

"Малое стадо" будет великою Церковью. Но это тихое, как бы тишиной Геннисаретского полдня над озером обвеянное, слово, этот шепот о Церкви - как не похож на тот громогласный Кесарийский благовест.
Знает и Лука, что Иисус думает о Церкви, но знает также, что Он еще не может о ней говорить. Симона Петра избирает Господь, и в III Евангелии, но уже на Тайной Вечере, и как опять непохоже это избрание на то, Кесарийское!

Симон! Симон! вот сатана просил (у Бога), чтобы сеять вас, как пшеницу (сквозь сито).
Но Я молился о Тебе, чтобы не изнемогла вера твоя; и ты, некогда обратившись (покаявшись), утверди братьев твоих (Лк. 22, 31-33).

В том, Кесарийском, слове о Петре какое спокойствие, а в этом - какая тревога, почти страх! Там Петр уже Камень, а здесь все еще только сеемая сатаною пшеница, а если и "камень", то жалко идущий ко дну, как в хождении по водам.

...Если и все соблазнятся о Тебе, я не соблазнюсь.
...Хотя бы надо было мне и умереть с Тобою, не отрекусь от Тебя (Мт. 26, 32-35).

И вот соблазнился, отрекся, хуже всех:

не знаю Человека сего (Мк. 14, 71).

Нет, Симон Ионин еще не "блажен", в Кесарии.

XVIII

Очень знаменательно переносит IV Евангелие исповедание Петра и его наречение "Камнем" из конца служения Господня, Кесарии, в начало его, Вифавару.
Симон, услышав слово брата своего, Андрея:

мы нашли Мессию (Христа), -

тотчас же верит ему; если еще не словом, то сердцем уже Христа исповедует. "Иисус же, видя его, идущего к Нему" (в первый раз в жизни, должно быть, видит), говорит:

ты - Симон, сын Ионин; ты наречешься Кифа (Камень) (Ио. 1, 40-41).

Слово же о будущих судьбах Петра переносится Иоанном уже в последнее явление воскресшего Господа, на Тивериадском озере. Трижды, соответственно, должно быть, трем отречениям Петра, спрашивает Господь:

Симон Ионин! любишь ли ты Меня; -

трижды слышит ответ:

Господи! Ты знаешь, что я люблю "Тебя, -

и трижды завещает:

паси овец Моих (Ио. 21, 15-17).

Паства - Церковь. Вот куда перенесено Иоанном Матфеево слово о Церкви, - из времени в вечность, из истории в мистерию. Но и здесь Иисус не называет Церкви по имени. Слово это для Него как бы несказуемо. Никогда не говорит: "Церковь", как никогда не говорит: "Христос"; не хочет или не может сказать. Почему? За две тысячи лет христианства никто об этом не спросит.

XIX

Принял ли Господь исповедание Петра в Кесарии Филипповой и если принял, то как? Этого не знает Марк, должно быть потому, что сам Петр не знает.
Кажется, случилось и с Петром то же, что со всем христианством: только что увидел Христа - перестал видеть Иисуса; Бога узнал - не узнал Человека. Мог бы сказать и в эту Кесарийскую ночь, как скажет в ту, Иерусалимскую, во дворе Каиафы:

не знаю Человека сего.

Так же могло бы сказать и все христианство: так же знает Христа, Бога, но не знает человека Иисуса.
Судя по тому, что произойдет, от Кесарии до Голгофы, ясно одно: исповедание Петра не мог принять Господь с той безмятежной радостью, какая слышится в словах Его, у Матфея. Если и радуется, то не за Себя:

радость Моя в вас пребудет, и радость ваша будет совершенна (Ио. 14, 11).

Радуется, что Отец привлечет их к Нему:

никто не может прийти ко Мне, если не привлечет его Отец (Ио. 6, 44).

Вспомнил, может быть, радость избрания нездешнего:

Я вас избрал, прежде основания земли.
Elegi vos antequam terra fierat, -

по не записанному в Евангелии слову Господню, Аграфу13. Но радость эта смешана с великою скорбью.

Душа Моя скорбит до смерти (Мк. 14, 34), -

мог бы сказать, уже и в эту Кесарийскую ночь, как в ту, Гефсиманскую. "Царство Божие приблизилось, - уже наступает"; "конец при дверях" - такова, в начале служения Господня, Блаженная Весть, а в конце - скорбная: Царство отдалилось, отступило:

еще не скоро конец (Лк. 21, 9).

Званых звал на брачный пир, -

и не захотели прийти (Мт. 22, 3).

Знает, что будет Церковь, и "врата адовы не одолеют ее"; но, если в этом знании - торжество, то лишь надгробное, - над царством Божиим. Будет Церковь, значит: Царства не будет сейчас; могло быть, но вот отсрочено; мимо человечества прошло, как чаша мимо уст. Думает Иисус о Церкви, но не говорит о ней, как любящий думает, но не говорит о смерти любимого. Знает, что Церковь, вместо Царства, - путь в чужую страну, вместо отчего дома; пост вместо пира; плач вместо песни; разлука вместо свидания; время вместо вечности. Церковь - Его и наше, на земле, последнее сокровище, но Церковь вместо царства Божия - пепел вместо огня. Знает Иисус, что "мерзость запустения станет на месте святом".

Будет великая скорбь, какой не было от начала мира...
...И если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть (Мт. 24, 15, 22).

Вот что значит: Церковь вместо царства Божия; вот о чем душа Его скорбит до смерти.

XX

...И грозно повелел ученикам своим никому не говорить, -

что Он - Христос. Это, у Марка (8, 30), тотчас по исповедании Петра; это же и у остальных двух синоптиков, почти дословно; должно быть потому, что и это, как тот первый вопрос: "А вы что обо мне говорите, - кто Я такой?" - врезалось в память учеников неизгладимо. "Грозно повелел", ε᾽πετίμησεν, - слово одно, у всех трех синоптиков. "Грозно повелевает" и нечистым духам не говорит о Нем, когда, изгоняемые из бесноватых, исповедуют они Его, кричат:

Ты - Сын Божий! (Мк. 3, 11-12).
Знаю Тебя, кто Ты, Святый Божий! (Мк. 1, 22-25).

Что это значит? Так же ли не принимает Господь исповедания учеников (Петр говорит, конечно, за них всех), как исповедания бесов?14 Или сам не знает, принять ли, отвергнуть ли; знает только, что опереться на него нельзя, как на ветром колеблемую трость; строить на нем, как на песке, нельзя.
Видит, может быть, по лицу Петра и по лицам остальных учеников, уже в самый миг исповедания, что оно блеснуло, как молния в темную ночь, ослепило, и еще темнее ночь15. Понял, что если они и узнали Его, то на одну лишь половину, светлую для них, радостную, а на другую, темную, страшную, Он долго еще, может быть при жизни своей навсегда, останется неузнанным. Плод сорвал, отведал, и бросил: кисел, незрел. Понял, что еще не готовы, а время не терпит, надо спешить, - успеет ли?
Может быть, в эту минуту, почувствовал вдруг, и среди этих последних, единственных, "друзей" своих, "братьев", как Сам назовет их, свое одиночество, как еще никогда.

Видим теперь... и веруем, что Ты от Бога исшел, -

могли бы они сказать Ему уже и в эту Кесарийскую ночь, как скажут в ту, Иерусалимскую, последнюю; и мог бы Он ответить им уже и в эту ночь, как в ту:

теперь веруете?.. Вот наступает час, и наступил уже, когда вы рассеетесь, каждый в свою сторону, и оставите Меня одного (Ио. 16, 30-32).
...Все вы соблазнитесь о Мне в ту ночь (Мт. 26, 31).

XXI

...Грозно повелел ученикам своим никому не говорить о Нем, - и начал учить их, что Сыну человеческому, -

(опять только "Сын человеческий", все еще не "Сын Божий", - для Себя и для них), -

должно быть отвержену старейшинами, первосвященниками и книжниками, и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И говорил о том открыто (Мк. 8, 30-32).

Если Марк-Петр вспоминает, что только теперь Иисус начал говорить "открыто", παρρησία, -

вот теперь Ты говоришь прямо, и притчи не говоришь никакой; теперь видим, что Ты знаешь все (Ио. 16, 29-30), -

то значит, Иисус говорил о том и прежде, но еще сокровенно, в притчах, тоже памятных Марку-Петру:

могут ли поститься сыны чертога брачного, доколе с ними жених?.. Но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься в те дни (Мк. 2, 19-20).

"Прямо", "открыто", говорит в первый раз только теперь: "Сыну человеческому должно быть убиту". Это для Него значи!: "быть распяту".
Только что Петр сказал: "Христос", - Иисус ответил: "Крест".

XXII

Что такое для Него и для них Крест, в эту минуту, одну из самых человеческих в жизни человека Иисуса? Чтобы это понять, нужно бы нам освободиться от двухтысячелетней привычки, от омертвевшего догмата, даже в самых благоговейных чувствах и мыслях наших о Кресте, а это для нас не то, что снять одежду; это почти то же, что содрать кожу с тела; надо бы так увидеть Крест, как если бы мы его видели в первый раз в жизни.
Павел говорит о "непрекращающемся соблазне креста", σκάνδαλον τοῦ σταυροῦ(Гал. 5, 11). В нашем, слишком привычном, церковном слове "соблазн", почти однозначащем с греческим, πείρασμος "искушение", отсутствует глубокий, в евангельском слове, σκάνδαλον, внятный смысл: "стыд", "срам", "смех", "поругание святыни".
Кажется, глубже всего проникает в метафизическую природу "соблазна-стыда" Достоевский, в тех чудовищно смешных и стыдных приключениях, "скверных анекдотах", в которые умеет он, с таким неутолимо-жестоким злорадством, впутывать своих героев. Каждому, впрочем, из нас случалось, вероятно, лежа ночью в постели, уже с закрытыми глазами, перед тем, чтобы заснуть, и вдруг вспомнив приключившийся с ним за день, "стыд", внутренне корчиться от него, стонать, как от внезапной боли. Есть, может быть, и в аду, вечная мука стыда, плач от него и скрежет зубов.

Кто постыдится Меня и слов Моих, того и Сын человеческий постыдится, когда приидет во славе Своей и Отца и святых Ангелов (Лк. 9, 26), -

говорит Иисус там же, в Кесарии Филипповой, как будто знает, что есть в Нем что-то для людей "стыдное", чем люди "соблазняются".

Блажен, кто не соблазнится о Мне (Мт. 11, 6).

Крайняя же точка всех человеческих "стыдов-соблазнов" - Крест.

XXIII

Проклят всяк, висящий на древе (Втор. 21, 23), -

этого не могли не вспомнить ученики, только что Иисус сказал: "Крест". Проклят Богом висящий на древе креста - Сын проклят отцом: можно ли это помыслить, без хулы на Бога?
"Если не допустил Бог жертвоприношения Исаака, то допустил ли бы убиение Сына Своего, не разрушив весь мир и не обратив его в хаос?" - скажет Талмуд, может быть, то самое, что подумали ученики Господни в Кесарии Филипповой16. "Сыну человеческому должно быть убиту" - распяту: в этом "должно", δει, самое для них страшное, невыносимое, такое же, как если бы Он сказал: "Сыну Божию должно Себя убить, погубить Себя и дело Свое - царство Божие".

Разве Он Себя убьет (Ио. 8, 22)? -

могли бы и они спросить, как спрашивают не верующие в Него иудеи.

Крещением должен Я креститься; и как томлюсь, пока сие свершится! (Лк. 12, 50).

Хочет Креста, томится по нем; алчет его, как умирающий от голода - хлеба; жаждет, как умирающий от жажды - воды.

...Не мир пришел Я принести, но меч (Мт. 10, 34).
Огонь пришел Я низвесть на землю (Лк. 12, 49).

Что за Мессия, с мечом и огнем, - губящий Спаситель? Самое для них страшное, что, как будто нарочно, хочет Он навлечь проклятие Божие на Себя и на мир. "Вышел из Себя", "сошел с ума", - думают, может быть, и они, как думали некогда братья Его.

Бесом Он одержим и безумствует; что слушаете Его (Ио. 10, 20)? -

вспомнили, может быть, слова мудрейших и святейших людей в Израиле.
Мысль одна у них у всех: спасти Его от Него самого, остановить на краю бездны. Но кто это сделает? кто первый скажет Ему:

не бес ли в Тебе? (Ио. 7, 20).

Тот же, кто сказал: "Ты - Христос".

XXIV

...Петр, отведши Его в сторону, начал укорять Его (Лк. 8, 32).

"В сторону отводит", должно быть потому, что стыдится за Него перед другими учениками, не хочет "укорять" Его при всех. Слово "укорять", "грозить", ε᾽πιτιμαν17 - то же, как об Иисусе, изгоняющем бесов: прежде Сам изгонял их из других, а теперь другие изгоняют из Него. Что говорит ему Петр, чем "грозит", - не гневом ли Божиим, "проклятием Висящему на древе", - у Марка не сказано, потому ли, что этого Петр уже не помнит (слишком для него все это смутно, невспоминаемо, как бред), или потому, что боится вспоминать. Как это страшно, видно уже из того, что в III Евангелии исключено совсем.
Марк забыл все, что сказано Петром; Матфей кое-что помнит, но тоже смутно, как бред. Петр у него, только в начале, "грозит", а в конце молит, "сжалившись над Ним", по древнему кодексу, Сиро-Синайскому18.

Милостив будь к Себе, Господи, да не будет этого с Тобою (Мт. 16, 22).
Он же, обернувшись и взглянув на учеников Своих, грозно повелел Петру, сказав: отойди от Меня, сатана, потому что ты думаешь не о том, что Божие, а что человеческое (Мк. 8, 33).

Быстро "обернувшись", ε᾽πιστραφεῖς, "взглядывает" на всех учеников, чтобы узнать, с кем они, - с Петром или с Ним; но, может быть, увидев вдруг жадно на Него устремленные, нечеловеческим огнем горящие, глаза Иуды, - только их одни уже и видит.
"Грозно повелел", то же слово, επιτίμησεν, в третий раз, - как бы одной грозы третья молния.
"Отойди от Меня, сатана" - так же говорит Петру, как самому сатане, на горе Искушения. Дьявол тогда отошел от Него "до времени" (Лк. 4, 13), а здесь, в Кесарии, опять приступил. В третий раз приступил уже на Тайной Вечере, когда в Иуду, вместе с поданным куском, "войдет сатана" (Ио. 13, 27).

XXV

Петр "сатана", Иуда "дьявол", - здесь, в Кесарии, - не близнецы ли двойники неразличимые, как сатана от дьявола? Нет, как один слабый и грешный человек отличим от другого, такого же грешного и слабого. Да и все остальные ученики, может быть, не лучше и не хуже этих двух: двенадцать Петров - двенадцать Иуд.

Отойди от Меня, сатана! Ты мне соблазн, σκάνδαλον, -

три последних слова, у одного Матфея прибавленные, освещают все Кесарийское свидетельство внезапным, страшным светом19. Если и самому Иисусу "человеческие, не Божии" мысли Петра - "соблазн", то, значит, не совсем ошибся Петр, верно угадал, что и сам Иисус идет на крест не с легким сердцем; что противен и Его естеству человеческому крест: хочет его и не хочет; покорствует и возмущается:

ныне душа Моя возмутилась... Отче! избавь Меня от часа сего (Ио. 12, 27).
...Начал ужасаться и тосковать, α᾽δημονεῖν - падать духом (Мк. 14, 33).

Здесь уже, в Кесарии, начал - кончит в Гефсимании. Вот на что Петр, "сатана", в Нем самом опирается, чтобы с Ним на Него же восстать. Вот когда завеса в сердце Господнем перед нами раздирается, так же, как завеса в храме "раздерется надвое, сверху донизу", с последним вздохом Распятого (Мт. 27, 51); вот, когда, видя в этом Божественном Сердце человеческий соблазн, мы понимаем, что значит:

...должен был во всем уподобиться братиям (Своим), чтобы милостивым быть...
...Ибо, как сам Он претерпел, быв искушен, то может и искушаемым помочь (Евр. 2, 17-18).

Только теперь мы вдруг понимаем, что значит: "Сын человеческий" - "Брат человеческий".

XXVI

Тогда сказал Иисус ученикам своим:

...если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною.
Ибо кто хочет душу свою спасти, тот погубит ее, а кто погубит душу свою, тот спасет ее.
Ибо что пользы человеку приобрести весь мир, а себя самого погубить или повредить себе?
Ибо кто постыдится Меня и Моих слов, того постыдится и Сын человеческий, когда приидет во славе Своей и Отца и святых Ангелов.
Говорю же вам истинно: есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят царство Божие (Лк. 9, 23-27).

Это второе слово о Кресте - как непохоже на первое! Между этими двумя словами произошло такое же чудо, как на Геннисаретском озере, когда Иисус "грозно повелел" буре:

умолкни, перестань!

и сделалась вдруг "великая тишина" (Мк. 4, 37-39).
В первом слове - все еще непобедимый для человека "соблазн Креста", а во втором - уже начало победы. Кто победит, - Иисус? Нет, Христос. Но что это значит, мы никогда не поймем, если не скажем Иисусу, как Петр:

Ты - Христос.